.над i.
Дверь можно открыть. Слегка толкнуть от себя и сделать пару шагов внутрь. Комната в обрамлении квадратов и шкафов. Шкафы и есть квардаты. Серванты, шафанеры, тумбы, тумбочки. И диван. Но он не выбивается из общего геометрического торжества. Он тоже похож на большой опрокинутый шкаф. С твердой спинкой, чуть обитый мягким ковролином. Правда, я тебе вру. Там есть еще стол и два стула. Один- у стены. И если повезло и в комнате находится меньше чем один человек, то он пустой. Рядом- гитара в черном чехле и гордом одиночестве. Показывает сви изгибы неинтересующейся публике. Потом тумба. Тут очень много подобных штук. В этой, например, что-то хранится.(Это очень легко определить: там, где у любой нормальной двери- замочная скважина- все расковырено и обнюхано. Иногда даже- расшкваркано.). Наверху стоят побрякушки. Фотографии. Их тут раньше не было- недавно их поставила. А какие-то приклеила. Ты заходишь сюда перед закатом? что ж, тогда она освещена косыми цветными лучами. И прозрачный вытянутый кубик с часми тоже светится. Заяц с елкой в лапе. Дракончик или крокодил- с легкомысленной птицей на носу. Непонятное существо, всем заявляющее что он тоже заяц. Но длинный, плюшевый и пучеглазый. Кот- слегка побитый, но почти настоящий, а под его поднятой лапой- мышь. Белая. Ее братишка лежит в серванте почти напротив- под углом. Подсвечник с легкомысленными танцующими человеками по бокам и Большая Книга. Она всегда зовется именно так. На ней нарисован единорог и дракон, но этого ты вряд ли заметишь. Зато увидишь, что сверху стоит розочка- похожая на фонарик с длинной изящной ножкой, а напротив, образовывая арочку- верба. Раньше ее было больше, но кто-то раздарил улыбчивым и теперь там всего три-четыре веточки. А на стене- фотография с Сердцем Данко. Почему-то это называют именно так. Черный фон и яркое пятно в жилках. Под ним вещественный предмет- еще один засушенный цветок. Когда-то был ярко-желтой ромашкой, но теперь он устал держать лепестки и больше напоминает чью-то запрокинутую голову с прижатыми ушами. И рядом- леятащая чайка. Когда-то она летала над Балтийским морем, где-то в районе Польши. Пирс Сопота. А теперь летает над этой тумбой. И если ты все-таки пришел в предзакатный час, то солнце очень ярко достает до ее крыльев. Ну, а в самом дальнем углу выпячивает свои бока пузатая бутылочка из зеленого стекла. У нее даже пробка- всамделишная. Пробоковая пробка. С черными чаинками на кремовом фоне.
А еще почему-то лежит рамка. Деревянная. В ней- еще одна фотография. Непыльная. Даже, когда придешь ты- она может быть у кого-то в руках. Обычно- у нее.
Тебе повезло. Ты и правда пришел в предзакатный час.
А еще почему-то лежит рамка. Деревянная. В ней- еще одна фотография. Непыльная. Даже, когда придешь ты- она может быть у кого-то в руках. Обычно- у нее.
Тебе повезло. Ты и правда пришел в предзакатный час.
Был теплый солнечный день. Теплый, солнечный – летний – день. И зачем-то в этот день – яркий, живой – было решено ехать на кладбище. Зачем именно в этот день? Но поехали.
Вот раскрытые ворота, вот женщины, совсем не старые, в белых платьях, торгуют мертвыми цветами. Тряпичными, пластмассовыми, а потому не живыми. Сразу за воротами – могилы. На одной плите высечена Сикстинская мадонна, на другой – святая Мария с младенцем. И жарко. И я с букетом желтых гладиолусов и лилий, тоже желтых, как солнышко.
Оставляю букет на могиле, иду гулять по кладбищу…
Все памятники безобразно одинаковые, как и деревья, растущие здесь. Имена, портреты, цифры. И надписи. Много надписей. Может раньше они, эти надписи, и были искренне-теплыми, но теперь, на этих гранитных плитах, кажутся пустыми и лживыми. Живые лгут мертвым.
«Вечная память»… А могила заброшенная, лохматая, неухоженная. «Вечная память» - и вокруг лебеда, дикая, тонкая, бледная. Кладбищенский сорняк. «Вечная память»...
На другой могиле цветы. А с фотографии улыбается красивое юношеское лицо. Зачем теперь ему имя, если он умер в девятнадцать лет? Зачем вообще умирают в девятнадцать лет? И в двадцать? И в пятнадцать? Зачем умирают не родившись?
Возвращаюсь назад, сажусь на черную лавочку… И чувствую себя неприлично живым. Все вокруг мертвое, даже эта бледная лебеда. Даже эти вековые сосны, этот солнечный свет. Все мертвое, а я живой.
Я, Черный Клоун, живой здесь, среди мертвых. И мертвый среди живых… Как это странно.
От этой мысли начинает неприятно болеть голова. Я зеваю. От чего мне становится вовсе не по себе: живой среди мертвых, мертвый среди живых.
Я снова зеваю.
P/s. Каково это - знать, что снишься другому в кошмарах?
Что касается картинок - люблю точные оразы, а что до слов - еще не говрила того, что пополам, как весь мир.
Если сниться, то в мечтах. Скорее.
Если в кошмарах, то на твоей стороне.
Но ... мне кажется, я мало про это знаю.