.над i.
А помнишь, мы с тобой играли в домино. Еще на Сенеже. Было лето. И мы были вче четверо там, трое сорванцев и я. Девочка. Внучка.
Мы с тобой играли в домино. И с братьями. Которые иногда прибегали, шумно кушали пирожки и садились, дыша своей послефутбольной краснотой. Тогда звонкий щелк домино разносился по всему столу вместе с басовитым смехом. у тебя был маленький домик с кухонкой, а напротив стоял большой, для нас и для гостей.
А еще ты мне про свадьбу свою рассказывала. Что была в профиль худой-худой, плоской. А в фас видна была ширина - "широкая кость у ковалевых", говорила ты.
Братья стучали ложками по дну тарелки, шутили, дразнились, бросали все и убегали. А мы оставались опять вдвоем, неспеша все убирая, перешучиваясь и щурясь на заглядывающее солнце.
А однажды ты узнала, что я люблю черноплодку и тут же организовала ее сбор. Ведрами. На варенье и на поесть. И черные-черные рты, языки, щеки - еще долго не отмывались.
Время шло, Сенеж был продан. Собаки у вас менялись, дачи тоже. Только квартира оставалась та же. Бабушкина. С какими -то ... очень добрыми вещами. Фотографиями и коллажами по стенкам - ты сама их делала. И со вкусной едой. Очень вкусной. Салатами, мясными блюдами, лечо и прочим. Мы приходили с Федькой, уже как-то... после праздненства. И сидели с тобой допоздна, споря о принципах обучения, анекдотах, случаях, братьях... Ты тихонько потягивала клюквенную настойку, я- вино, а брат сок.
А еще, давно-давно, ты учила меня вязать. Я так толком и не смогла научиться- пределом был прототип шарфика, кривоватый и, что самое главное - уменьшенная модель для лилипутов. В два пальца шириной. Но у меня это все равно в памяти светиться. Как-то особо теплым, шерстяным светом.
И шуба у тебя была необъятная. Мягкая. И когда ты шла по улице, тяжело опираясь на мою руку, я всегда ощущала эту мягкость меха, щекотавшую нервы наравне с колкостями твоих шуток.
Мы с тобой играли в домино. И с братьями. Которые иногда прибегали, шумно кушали пирожки и садились, дыша своей послефутбольной краснотой. Тогда звонкий щелк домино разносился по всему столу вместе с басовитым смехом. у тебя был маленький домик с кухонкой, а напротив стоял большой, для нас и для гостей.
А еще ты мне про свадьбу свою рассказывала. Что была в профиль худой-худой, плоской. А в фас видна была ширина - "широкая кость у ковалевых", говорила ты.
Братья стучали ложками по дну тарелки, шутили, дразнились, бросали все и убегали. А мы оставались опять вдвоем, неспеша все убирая, перешучиваясь и щурясь на заглядывающее солнце.
А однажды ты узнала, что я люблю черноплодку и тут же организовала ее сбор. Ведрами. На варенье и на поесть. И черные-черные рты, языки, щеки - еще долго не отмывались.
Время шло, Сенеж был продан. Собаки у вас менялись, дачи тоже. Только квартира оставалась та же. Бабушкина. С какими -то ... очень добрыми вещами. Фотографиями и коллажами по стенкам - ты сама их делала. И со вкусной едой. Очень вкусной. Салатами, мясными блюдами, лечо и прочим. Мы приходили с Федькой, уже как-то... после праздненства. И сидели с тобой допоздна, споря о принципах обучения, анекдотах, случаях, братьях... Ты тихонько потягивала клюквенную настойку, я- вино, а брат сок.
А еще, давно-давно, ты учила меня вязать. Я так толком и не смогла научиться- пределом был прототип шарфика, кривоватый и, что самое главное - уменьшенная модель для лилипутов. В два пальца шириной. Но у меня это все равно в памяти светиться. Как-то особо теплым, шерстяным светом.
И шуба у тебя была необъятная. Мягкая. И когда ты шла по улице, тяжело опираясь на мою руку, я всегда ощущала эту мягкость меха, щекотавшую нервы наравне с колкостями твоих шуток.