.над i.
Запах горелой яичницы проникал глубоко, через нос к зрительным нервам. Привкус тонко сочетался с горчившими по утру мыслями.
Я была в Москве, дома и спросонья.
В телефоне смс недовольно ворчали в тон написанному. А кофе окончательно и безнадежно кончился. И даже молоко.
Вчера мама прилетела из Иркутска. Говорила, что там лето и метель, что их хозяин похож на фавна, а местный повар готовит то, что она даже описать не сможет. Я слушала, утыкаясь в горячий чай и молчала. Пусть говорит, сияет усталыми глазами, слегка подпрыгивает на месте и улыбается.
Телефон снова заворчал. Глаза непрошенно пробежали кавалькады слов, бросающихся в атаку, и остановились на окне. Было темно, потому что распустились многочисленные листья деревьев. И я каждый раз щелкала светом. Даже днем.
- Циленька, иди скорее тут происходит что-то весьма интересное. - голос вчерашнего дня непрошенно врывается в сознание, на несколько ярких мгновений перенося на пару дней назад...
У Цили были длинные черные колготки с затейливым рисунком на икре. И тяжелый палевый пиджак. Великоватый, но непроницаемый для подмосковного ветра. У Цили был дом с кривыми ступеньками в лес и соседи. Соседи говорили "господа", носили шали и пили чай с вареньем по вечерам. Циля, если честно, жила в 1920 году в Одессе и, несмотря на всю опасность времени, была рада. Ее подруга, Лёлечка, жерналистка из Лондона забугорного Вог всегда выглядела так, что будь девушка чуть посложнее, она бы непременно завидовала, а так только восхищалась и отчаянно дружила. По вечерам две подруженьки прохоживались по улицам, высматривая кавалеров или интересные сенсации. Кавалеры чаще всего застывали с другими дамами под вспышками фотографа Шаца. Этот огромный агрегат пугал Цилю. Фотоаппарат, а не Шац. У него были тонкие ножки, гармошка и накидка. Люди садились на краешек стула перед ним, или стояли, подперев бока. И старались не шевельнуться ни разу. Шац был популярен.
- Ах, Лёля, разве справедливо, что мы снова с тобой одни? Мой папенька пророчит мне, шо таки с моим характером я состарюсь как мадам Бувье. Страшной и одинокой, с 20 кошками.
Но Циля лукавила: у Лёлечки всегда были поклонники. И Прохор, их печатник, и господин белогвардеец, допрашивающий ее, и их фоткор Шагин. И даже ее, Циленьки, сосед господин Оболенский. А она, между прочим,...
На дерибасовской снова вкусно кормили. Правда в первый же вечер Верочка подсадила к ним господина главного полицейского (по неведомой причине зовущегося Пупком) и Циля, заикаясь и отчаянно улыбаясь, бегло записывала страшные криминальные новости. А потом оказалась совсем одна со своим счетом за недоеденный обед: 15 николаевских, с ума сойти, и она банкрот. Как есть банкрот.
- Дорогая, хочешь я научу тебя как можно бесплатно отобедать? - искрит улыбкой Лёля - Просто заходишь, садишься к симпатичному человеку за столик и говоришь - тут она присаживалась, закидывая ногу на ногу так, что мелькал бантик ее чулков - "Доброго утра, какой прекрасный день, давайте выпьем кофе?" И все! Он непременно заплатит, он же джентельмен.
Циля улыбалась, ненароком поправляя свою простую белую шляпку и одергивая старинную блузку, да прикидывала, что если так сделает она, ей придется заплатить за оба кофе: и ее, и его.
- Ах, девочки, как хорошо, что я вас застала! - Верочка шумным вихрем залетела на дерибассовскую, привлекая наше и всеобщее внимание - это таки просто безобразие, безобразие!
Цилина главредша была редкой жизнерадостности леди, она умела и веселиться на балах, и по вечерам сурово просчитывать политический раскрас газеты: будет он красным, белым, зеленым или вовсе светским. Циля немного робела перед ней, но изо всех сил старалась показать себя. Поэтому в первый день, когда она только сошла с парохода, Верочка легко уговорила ее подписаться на опаснейшую авантюру, результатом которой мог быть или расстрел, или французское гражданство.
- Прошка, будь он неладен, повесился вчера в типографии- ее голос волшебным образом оказался слышим только нам - поэтому мы будем печатать газету сами, а значит нам нужно как можно больше политики и криминала. Побывать везде, услышать все. За работу, за работу, девочки!
Циля даже не успела что-то ответить, как место рядом уже пустовала. Лёлечка задумчиво раскуривала мундштук, рассматривая сосновые пики за окном. В тот момент даже юная евреечка не могла понять о чем именно та думала. Только смутно ощущала: Лёля совсем не проста.
Почти весь день они убили на газету. Сбор, оформление, печать, незнакомая техника, множество слухов, то и дело пересекающихся, а то и противоречащих друг другу. Они сидели в редакции почти безвылазно, не завтракая, и Лёля даже взмолилась.
- Если мне кто-то принесет чебурек от Феса, ей-богу, я выйду за него замуж!
Неудивительно, что Шагин мгновенно испарился в сторону чебуречной. Впрочем, Циля к тому моменту на Шагина смотрела недобро и опасливо. Накануне ночью, когда алкоголь лился рекой, а жажда приключений шатала их с дерибасовской до гостиницы Неаполь, а оттуда до Малиновки, Шагин неожиданно заговорил про красных. С симпатией, страстью, даже жаром. А Циля, верная данному Верочке слову, его одернула, напомнив, что они играют под французов... хотя сама она искренне поддерживала золотопогонцев. Шагин не растерялся, оглушил ее, и прошептал, что она ничего не помнит. Циля действительно ничего не помнила до самого утра, когда с опаской поделилась сомнениями с Лёлей - она до конца была не уверена, не приснилось ли ей это, все-таки Шагин был с ними давно и...
- Ах подлец! - Лёлечка сразу все поняла- Нет, дорогая моя, тебе это никак не приснилось, мы что-нибудь придумаем. У тебя есть оружие? - Минутный покой мгновенно был нарушен. Лёля была невообразима.
А оружия у нее, конечно, не было. Она знала, что оно есть у ее соседа, господина Оболенского, догадывалась, но где и как...
- Хорошо, раз так, мы найдем того, у кого есть - прервала ее сонные мысли подруга.
Конечно, Шагин вернулся. Конечно, с чебуреком. Даже с двумя. И неожиданно отдал Циле один, чем на время совершенно примирил ее с его краснотой. Наверное, даже Лёлечку примирил. Потому что с того утра они обе больше не говорили о ночном инценденте.
Газета двигалась с трудом, день подходил к обеду, а всея редакция все больше нервничала. Даже невозмутимая Леночка, журналистка из Москвы, которая по правде сказать, была действительным профессионалом и собирала большинство материала.
***
Звонок вырвал из мыслей. Номер незнакомый, но я знаю кто это может быть. Одесский говор, вежливость, реальность причудливо плетется в след мыслям. Саша передал вино из Одессы. Говорит, что делал его сам. Вино проехало полстраны и теперь ждет меня в руках Бориса. А мне этот одесский говор сейчас так в душу, я ведь так хотела доехать туда прошлой осенью. Может быть доеду этим летом. (Не считая того, что была там буквально пару дней незад, но это "там" во временной петле). Осталось забраться на юго-запад, выпить кофе и прочитать своеобразное письмо. Даже если оно не в виде букв и цифр.
Я была в Москве, дома и спросонья.
В телефоне смс недовольно ворчали в тон написанному. А кофе окончательно и безнадежно кончился. И даже молоко.
Вчера мама прилетела из Иркутска. Говорила, что там лето и метель, что их хозяин похож на фавна, а местный повар готовит то, что она даже описать не сможет. Я слушала, утыкаясь в горячий чай и молчала. Пусть говорит, сияет усталыми глазами, слегка подпрыгивает на месте и улыбается.
Телефон снова заворчал. Глаза непрошенно пробежали кавалькады слов, бросающихся в атаку, и остановились на окне. Было темно, потому что распустились многочисленные листья деревьев. И я каждый раз щелкала светом. Даже днем.
- Циленька, иди скорее тут происходит что-то весьма интересное. - голос вчерашнего дня непрошенно врывается в сознание, на несколько ярких мгновений перенося на пару дней назад...
У Цили были длинные черные колготки с затейливым рисунком на икре. И тяжелый палевый пиджак. Великоватый, но непроницаемый для подмосковного ветра. У Цили был дом с кривыми ступеньками в лес и соседи. Соседи говорили "господа", носили шали и пили чай с вареньем по вечерам. Циля, если честно, жила в 1920 году в Одессе и, несмотря на всю опасность времени, была рада. Ее подруга, Лёлечка, жерналистка из Лондона забугорного Вог всегда выглядела так, что будь девушка чуть посложнее, она бы непременно завидовала, а так только восхищалась и отчаянно дружила. По вечерам две подруженьки прохоживались по улицам, высматривая кавалеров или интересные сенсации. Кавалеры чаще всего застывали с другими дамами под вспышками фотографа Шаца. Этот огромный агрегат пугал Цилю. Фотоаппарат, а не Шац. У него были тонкие ножки, гармошка и накидка. Люди садились на краешек стула перед ним, или стояли, подперев бока. И старались не шевельнуться ни разу. Шац был популярен.
- Ах, Лёля, разве справедливо, что мы снова с тобой одни? Мой папенька пророчит мне, шо таки с моим характером я состарюсь как мадам Бувье. Страшной и одинокой, с 20 кошками.
Но Циля лукавила: у Лёлечки всегда были поклонники. И Прохор, их печатник, и господин белогвардеец, допрашивающий ее, и их фоткор Шагин. И даже ее, Циленьки, сосед господин Оболенский. А она, между прочим,...
На дерибасовской снова вкусно кормили. Правда в первый же вечер Верочка подсадила к ним господина главного полицейского (по неведомой причине зовущегося Пупком) и Циля, заикаясь и отчаянно улыбаясь, бегло записывала страшные криминальные новости. А потом оказалась совсем одна со своим счетом за недоеденный обед: 15 николаевских, с ума сойти, и она банкрот. Как есть банкрот.
- Дорогая, хочешь я научу тебя как можно бесплатно отобедать? - искрит улыбкой Лёля - Просто заходишь, садишься к симпатичному человеку за столик и говоришь - тут она присаживалась, закидывая ногу на ногу так, что мелькал бантик ее чулков - "Доброго утра, какой прекрасный день, давайте выпьем кофе?" И все! Он непременно заплатит, он же джентельмен.
Циля улыбалась, ненароком поправляя свою простую белую шляпку и одергивая старинную блузку, да прикидывала, что если так сделает она, ей придется заплатить за оба кофе: и ее, и его.
- Ах, девочки, как хорошо, что я вас застала! - Верочка шумным вихрем залетела на дерибассовскую, привлекая наше и всеобщее внимание - это таки просто безобразие, безобразие!
Цилина главредша была редкой жизнерадостности леди, она умела и веселиться на балах, и по вечерам сурово просчитывать политический раскрас газеты: будет он красным, белым, зеленым или вовсе светским. Циля немного робела перед ней, но изо всех сил старалась показать себя. Поэтому в первый день, когда она только сошла с парохода, Верочка легко уговорила ее подписаться на опаснейшую авантюру, результатом которой мог быть или расстрел, или французское гражданство.
- Прошка, будь он неладен, повесился вчера в типографии- ее голос волшебным образом оказался слышим только нам - поэтому мы будем печатать газету сами, а значит нам нужно как можно больше политики и криминала. Побывать везде, услышать все. За работу, за работу, девочки!
Циля даже не успела что-то ответить, как место рядом уже пустовала. Лёлечка задумчиво раскуривала мундштук, рассматривая сосновые пики за окном. В тот момент даже юная евреечка не могла понять о чем именно та думала. Только смутно ощущала: Лёля совсем не проста.
Почти весь день они убили на газету. Сбор, оформление, печать, незнакомая техника, множество слухов, то и дело пересекающихся, а то и противоречащих друг другу. Они сидели в редакции почти безвылазно, не завтракая, и Лёля даже взмолилась.
- Если мне кто-то принесет чебурек от Феса, ей-богу, я выйду за него замуж!
Неудивительно, что Шагин мгновенно испарился в сторону чебуречной. Впрочем, Циля к тому моменту на Шагина смотрела недобро и опасливо. Накануне ночью, когда алкоголь лился рекой, а жажда приключений шатала их с дерибасовской до гостиницы Неаполь, а оттуда до Малиновки, Шагин неожиданно заговорил про красных. С симпатией, страстью, даже жаром. А Циля, верная данному Верочке слову, его одернула, напомнив, что они играют под французов... хотя сама она искренне поддерживала золотопогонцев. Шагин не растерялся, оглушил ее, и прошептал, что она ничего не помнит. Циля действительно ничего не помнила до самого утра, когда с опаской поделилась сомнениями с Лёлей - она до конца была не уверена, не приснилось ли ей это, все-таки Шагин был с ними давно и...
- Ах подлец! - Лёлечка сразу все поняла- Нет, дорогая моя, тебе это никак не приснилось, мы что-нибудь придумаем. У тебя есть оружие? - Минутный покой мгновенно был нарушен. Лёля была невообразима.
А оружия у нее, конечно, не было. Она знала, что оно есть у ее соседа, господина Оболенского, догадывалась, но где и как...
- Хорошо, раз так, мы найдем того, у кого есть - прервала ее сонные мысли подруга.
Конечно, Шагин вернулся. Конечно, с чебуреком. Даже с двумя. И неожиданно отдал Циле один, чем на время совершенно примирил ее с его краснотой. Наверное, даже Лёлечку примирил. Потому что с того утра они обе больше не говорили о ночном инценденте.
Газета двигалась с трудом, день подходил к обеду, а всея редакция все больше нервничала. Даже невозмутимая Леночка, журналистка из Москвы, которая по правде сказать, была действительным профессионалом и собирала большинство материала.
***
Звонок вырвал из мыслей. Номер незнакомый, но я знаю кто это может быть. Одесский говор, вежливость, реальность причудливо плетется в след мыслям. Саша передал вино из Одессы. Говорит, что делал его сам. Вино проехало полстраны и теперь ждет меня в руках Бориса. А мне этот одесский говор сейчас так в душу, я ведь так хотела доехать туда прошлой осенью. Может быть доеду этим летом. (Не считая того, что была там буквально пару дней незад, но это "там" во временной петле). Осталось забраться на юго-запад, выпить кофе и прочитать своеобразное письмо. Даже если оно не в виде букв и цифр.