Мне нравится, когда дождь капает с неба. Пусть хмуро и мокро, но он делает это так по особенному... И в такие дни хочется тепла. Камин, плед, кресла. Широкие и большие, в которых иногда можно свернуться клубком. Ковер... Завывающий ветер в трубах и просто за окном. Свечи. Потому что электричество выключают.

Только тогда это уже деревня, а не тетина и дядина дача, на которой все прилично, красиво и вкусно. По-московски.


Тогда это уже деревня, затерявшаяся на северо-востоке.

А если деревня, то звук капель намного сильнее. Дождь колотит по жестяной крыше, тальку амбара. По расставленным корытам и ведрам- собрать дождевую воду. Просяще стучит в закрытые почти везде ставни. Закрыть ставни- это не быстрое дело. Шесть и еще два окна. Больших. Больше роста человека.

Пошмыгать носом, поставить резиновые сапоги- у выхода. На всякий случай. Я в этих резиновых сапогах всегда утопала. Почему-то там было два размера: 40 и 45.

А когда закипит чайник и обе печки совсем весело заиграются огнями, можно вытащить старое-старое лотто. В него еще мои прадедушки и прабабушки играли. Когда была гроза. И вот также садились за кружевными скатертями за маленький ломберный столик. Вчетвером. И играли в лотто все то время, пока гроза не сходила на нет. Горячий чай с малиновым вареньем обжигал горло. Вязанные носки теплили ноги и улыбки редко покидали насиженные места.

И, конечно, горели пузатые, кособокие свечи.
Везде.

В северных деревнях частенько бывают гостями ливни и грозы. Даже сложно сказать, чего летом в итоге больше: дождей или солнечных дней. Но зато после такого, Теза становится полноводной и гордой, затопляя все мостки. Косари выходят не по разу и не по два в неделю. А в траве, выросшей до самого пояса, очень хорошо разговаривается... Да и не только разговаривается.

И небо... Совсем волшебное небо с высокими краями. И белобрысыми облаками, по которым так легко рассказывать истории.

А еще в дождь можно купаться. Плыть под водой, слушая мелкий перестук. И бояться молний, потому что, как говорят- ударит в воду и волосы притянет. Но мы все равно купались, немного кичась своей смелостью.

А потом хлюпать сапожками по затопленным дорожкам. Выбираться на улицу, перебираясь через огромную лужу у ворот. Почти переплывая. Весело шлепать, разнося детские голоса по всей деревни. И вдруг снова оказываться в воде. Совершенно не внимая на уговоры взрослых. Неправда! После дождя- вода теплая!

А можно ходить гулять. Что вот мы делаем в деревни постоянно- так это гуляем. Подолгу. Доходя до шлюзов или заброшенных деревень. Впитывая в себя эти необъятные просторы и веселые пригорки. Дыша воздухом, после которого кружится голова. Дети больших городов. Зависить и пренебрежение местных. Разве могут- вот такие франты нырнуть с того-самого-обрыва?

Разве могут схватить быка за рога и протащить себя на нем через полдеревни?!

А деготь- они разве на спор сжуют?
А в пять встанут, чтобы рыбачить по мелкой рыбешки?
А казаки-разбойники... Нет. Казаков это уже мы привезли. А они переделали. На велосипедах.
Потом, с ободранными коленями и счастливыми чумазыми физиономиями- обсуждать.
И пироги. Блины. Варенья. И соленые огурцы с лисичками.

И слухи. И извечная улыбка, при виде каждого встречного- знакоомы, чего уж там. И неуловимый говор деревни. "ГлУбоко", "да нууу!"

И дядя Витя с его извечной папироской, послюнявленой и зажатой между вторым и большим пальцем, да с лодкой.

И... Костер вечером. Сухо потрескивающий березовыми столетними дровами, тайком стащенными из бабушкиного амбара. А в нем- картошка и печеные яблоки. И смех, разносящийся через мигающие окошки на ту-сторону-реки.
И все мы родственники. Димка- пятиюродный, Пашка- троюродный. Мы с братом- родные. Разве что Ритка- нет. Всё сокрушалась. Даже Шаховы нам какие-то там пятиюродные братья. Впрочем, с ними у нас была война.