.над i.
У нее ладони в жилках все. Голубых веноносных реках на границах кожи и воздуха. У нее даже мысли быстрые: раз-два и уже другое кино. Она щурится, если злится, ресницами закрывает полнеба для глаз. А потом выдохнет - выскажет все, что думает и не только о вас. У нее в любимых авторах Макс Фрай и быть может та парочка поэтов. Они пишут - как будто настоящие. О том, чего может и нету.
Она слушает музыку, едва уловит ухом незнакомый перебор и щурится солнцу- как бы ни было оно высоко.
Город ее извилистый - если прямо, то сто раз повернет. И река ее не слишком длинная- так, может даже переплывет.
У нее там памятники улыбаются щербатым горбатым выбоинам. Они все изъедены. Временем, ветрами и где-то там даже плакат повесили: мол, сто зим и сто лет. Всего-то сам простоял.
Мостики, арочки, лестницы - где-то в небо спиной упираются. Она дышит на них, весело. На тебя через раз загорается.
"Посмотри, тут вот пол, лесенка, а за ним этот свет лампочный".
Улыбаешься.
У нее волосы не слушаются, да если бы только они. Они вьются, барашками путаются - а потому ей на длину все равно.
Она слушает музыку, едва уловит ухом незнакомый перебор и щурится солнцу- как бы ни было оно высоко.
Город ее извилистый - если прямо, то сто раз повернет. И река ее не слишком длинная- так, может даже переплывет.
У нее там памятники улыбаются щербатым горбатым выбоинам. Они все изъедены. Временем, ветрами и где-то там даже плакат повесили: мол, сто зим и сто лет. Всего-то сам простоял.
Мостики, арочки, лестницы - где-то в небо спиной упираются. Она дышит на них, весело. На тебя через раз загорается.
"Посмотри, тут вот пол, лесенка, а за ним этот свет лампочный".
Улыбаешься.
У нее волосы не слушаются, да если бы только они. Они вьются, барашками путаются - а потому ей на длину все равно.